Ну, вот я и служу! Только что взлетел самолёт. Грохот от него такой, что можно смело, во всю глотку орать ругательства прямо в ухо своему товарищу, будучи уверенным в полной своей безнаказанности. Он всё равно ничего не услышит, только будет так же, по-рыбьи, разевать рот с вопросительным лицом, мол, что ты там говоришь?

     На станции Актогай, откуда я вам писал, мы проторчали ещё долго. Многие успели даже найти земляков, и их бурные встречи, естественно, сопровождались не менее бурными и обильными возлияниями в честь Бахуса. Там есть основной зал ожидания и подсобный, где люди, потеряв надежду, могут спокойно поспать, если не в деревянном кресле, то прямо на полу, подстелив шинель, у кого она есть. Вот так и я прикорнул, так как ожидание мне уже наскучило, и был разбужен среди ночи только для того, чтобы сесть в поезд и опять, не двигаясь с места, простоять три часа. Правда, с той разницей, что сон меня уже не одолевал. Потом мы, всё-таки, тронулись, и я, припомнив дорогу из Москвы, и то, что после неё последовало, не спешил предугадывать события, а решил пока наслаждаться свободой. Дальнейшее показало, насколько я был прав.

     В дороге по Казахстану есть одна привлекательная черта – ничто не отвлекает от мыслей. Можно уставиться в пробегающую однообразную степь и думать о своём, меж тем, как дорога по Средней полосе такой возможности не даёт из-за большого разнообразия ландшафта.

     В Уч Арале мне очень понравилось. При въезде в город, точнее, посёлок, стоит большой красивый щит с надписью “Город Уч Арал”. Это, наверно, единственное, что говорит о том, что это действительно город. Прямо в этом “городе” и находится та часть, из которой нас принялись расселять по разным местам. Одно происшествие, не давшее мне заскучать, заставило даже поволноваться. Когда мы всей ставропольской толпой проходили мимо одного ефрейтора, судя по всему, дембеля, он спросил, может ли кто-нибудь писать плакатным пером. Вспомнив, что я наблюдал за Мишкой, когда он этим занимался в учебке, с мыслью “будь, что будет”, резво шагнул к нему. Он повёл меня на проверку. У меня, от такой своей наглости, тряслись руки и, вспоминая лихорадочно, как всё это делал Мишка, я окунал перо в тушь и писал волнистые буквы под успокоительные речи Богдана, как представился дембель. Потом он решил больше меня не истязать, видно, нужда поехать домой, а для этого найти себе замену, победила, и спросил меня, откуда я родом. Услышав ответ, он вдруг широко улыбнулся и поспешил обрадовать меня, что приведёт сейчас своего друга, тоже москвича, который к концу службы уже отчаялся найти хоть одного земляка в этом захолустье. Он ушёл, а я осмотрел комнатку и решил, что остаться на такой должности было бы совсем недурно. Мои размышления прервали голоса за дверью, и через секунду в комнату вошёл сутуловатый, улыбающийся малый с московским говорком. Меня его появление тоже несказанно обрадовало. До такой степени, что я тут же позабыл его имя. Мы глядели друг на друга счастливыми глазами, а у меня счастья прибавлялось ещё и оттого, что остаться на такой должности, да ещё с земляком, было очень заманчиво. После первых восторгов пошло описание прекрасной жизни, которой они живут, предрекания мне такой же участи и, наконец, окончательное выявление моих способностей. Им захотелось выяснить, печатаю ли я на машинке. Припомнив уроки далёкого детства, пройденные на маминой работе одним пальцем, я решительно кивнул. Это их совсем покорило, а когда я на радостях ещё и неожиданно для себя довольно резво напечатал: “Москва – столица СССР”, прозвучало заверение, что я могу считать себя уже в штабе. Нужно только переговорить с подполковником. Это всё и решило. Все мои упования и надежды были в прах развеяны другим подполковником, распределяющим нас по разным частям. Прибежал солдат и срочно меня вызвал к нему, говоря, что тот рвёт и мечет, и за моё своеволие грозится отправить меня туда, куда и вертолёт не долетает. Как вы понимаете, у меня резко испортилось настроение. Из повышенно-радостного он превратилось в подавленно-грустное, и неуверенные попытки Богдана и Кольки-москвича подбодрить меня успеха не принесли. Анька как-то мне сказала, что самый сильный стресс – это стресс рухнувшей надежды. Это я прочувствовал вполне, валяясь на голой койке в казарме, куда нас временно поместили, вспоминая багровую от праведного гнева рожу подпола, и ожидая самой худшей участи. Но гроза, как не странно, миновала так же быстро, как и налетела, и меня оставили в Уч Арале, только по своей военной специальности на аэродроме. Нам троим, кто попал в Уч Арал, повезло, нас сразу же прикрепили к дембелям в качестве стажёров, и теперь, если всё будет нормально, я буду каждый день ездить со своим дембелем, а не вкалывать в роте, как оно и полагается всем служивым до года.

02-03.11.84

     Вновь я с вами беседую. Несколько односторонне, поскольку ответа ещё не вижу, но всё равно на душе легче, как будто разговариваешь по-настоящему. Чувствую, денёчки мне предстоят тут однообразные до жути. Это я понял за 2 дня работы с моим дембелем. Работает только он, а я сижу рядом и изредка пишу письма. Пробовал учить стихи, но ничего на ум не лезет. Скажу честно – нет у меня силы воли! Где бы достать?

05.11.84 6 мес.службы.

     Сейчас посмотрел на конверт, и вспомнились опять ночные прогулки. Больше всего одна, с31 марта на 1 апреля, когда происходил переход с зимнего время на летнее. И мы с Лушей стояли на Красной площади при огромном скоплении народа. А после того, как минутная стрелка двинулась плавно по кругу от 12 к 12, все завопили: “ Урра-а-а!” Как через пять минут стало вместо 24.00 – 01.05, и метро закрылось. Как мы пошли, куда глаза глядят. Эх, возвратить бы ту ночь! Действительно, гулять ночью нужно, когда душа этого требует. Если же это превращается в ритуал, убивается всякое расположение и идёшь, как на плаху, как побитый. Так бывало, когда наши девчонки, воодушевлённые прошлой прогулкой, где я шутил, веселился, как мог, и со мной веселились все, хоть и болели ноги от ходьбы, хоть и погода была неважнецкая, на следующий день, предварительно захватив тапочки (чтобы ноги не болели), купив вина (чтобы не замёрзнуть), радостно извещали меня о своей готовности шляться всю ночь напролёт. И приходилось, учтя все их приготовления, идти. Но уже не было того запала, желания, и получалось так, что не я шёл, а меня вели. И старался я избегать таких прогулок потому, что ничего, кроме вреда, от них не было. Вред был следующий. Я приходил домой сонный, злой оттого, что пошёл против своей воли, и с отвращением к тому, что скоро, очень скоро, вставать на работу. И я зарекался ходить на подобные прогулки с теми людьми, хоть они, конечно, этого не заслуживали. Да и во время прогулки я мрачно, вопреки их ожиданиям, ругался по любому поводу, язвил и иронизировал, и огрызался на их недоумённые вопросы типа “ Что с тобой?”  Поэтому я допускаю, что артист может быть не в настроении, и это неизбежно отражается на его игре. Силой воли, профессионализмом можно заставить себя, но это уже будет подневольщина.

     Теперь о насущном. Очень прошу в каждом письме присылать мне конверт для ответа, а то тут, как я понимаю, купить негде, да и не на что. Ещё плохо и то, что запас конвертов держать бессмысленно. Это в Ставрополе я мог оставить в тумбочке всё, что угодно, а здесь только то, что мне самому не нужно. Так, больше половины конвертов у меня уже потаскали. Осталось всего пять штук. Если не будете присылать, скоро мои письма будут приходить к вам в виде фронтовых треугольников. Иголку тоже пришлите, пожалуйста. Фотографий присылать не нужно, и вообще никаких посылок и бандеролей. Здесь они до молодых солдат не доходят. Все молодые, конечно, пишут родным всякую лабуду, дескать, приграничный район, поэтому не разрешается. Кормят, как я и писал, здесь хорошо, так что с голоду не помру. Подожду, когда год отслужу или раньше что-нибудь придумаю. Ручка у меня есть, так что другой не надо. Вот, пожалуй, и всё по этому вопросу. Про жизнь мою безликую писать не хочется.

     Очень прошу позвонить родителям Мишки Костовецкого и спросить адрес, по которому его отправили. Если они уже знают, перешлите его мне. Странные дела со мной творятся. Очень часто вспоминаю Мишку, хотя в Ставрополе постоянно его колотил, ругал его, ругался с ним и злился на него. И вместе мы с ним редко бывали, разве что в нарядах, где я за его лень готов был его прикончить. А тут вот, вспоминаю по случаю и без случая, например, при взгляде на его ремень. Мы с ним поменялись ремнями, но вовсе не на память и не из необычайных тёплых чувств друг к другу. Просто, я ему расслоил ремень, и он стал тоньше, вот Михе это и не понравилось. Но, всё равно хочется узнать, где он и как ему служится, такому лентяю. Вот, сколько хлопот из-за этого придурка. Ещё новость. Я оставил в Ставрополе книжку со всеми адресами и стихами. Так что, пришлите мне и адреса, кому дозвонитесь.

     Вы себе не представляете, как хорошо живёте. Всё жалуетесь, особенно Анька, хотя жаловаться не на что. У вас хорошая жизнь, мирная, чтобы у нас была тяжёлая, военная. Сашка (дядька) правильно писал, что учебка и боевая часть – небо и земля. Но, и там, и там можно найти недостатки и достоинства. Смотря, что искать. В учёбе время быстрее идёт, зато на работе голова не забита всякой ерундой и нет постоянной дрожи, что вот сейчас опять бежать строиться, как в учебке. И ещё, в части не чувствуешь учебковской ненужности. Тут ты выполняешь конкретную задачу  по обеспечению полётов, и это придаёт уверенность в необходимости твоего труда.

     Всё-таки, Миха, наверно, потому мне так запал в душу, что, в противовес другим, видел меня очень хорошо и подсказывал мне очень верно, пусть это и вызывало у меня раздражение.

07.11.84

     У меня новость. Это письмо пишется водителем, одиноко сидящим в своей машине. Да, верно, я получил машину по наследству от своего Васи, который меня стажировал и которому вся эта машина, а заодно и я сам, теперь не нужны вовсе, так как теперь у него одна мысль: домой. А я, в ответ на такую милость, не знаю, радоваться ли мне этой машине или печалиться. С одной стороны, в наряды, в которых мне, кстати, было неплохо, ходить я перестал. С другой стороны, что касается исправности машины, то я, как профан полнейший, боюсь, чтобы она не сломалась. Потому, что если она, не дай Бог, выйдет из строя, я её обратно в строй ни за что не поставлю. Есть призрачная надежда на помощь знающих товарищей, но у них свои машины, свои заботы и, уж конечно, о чужой они беспокоиться не станут. Есть у меня тут такой дружок, Валерка. Надо сказать, что машины мы с ним получили одновременно, только он за свою взялся сразу, так как она похуже покамест, а в дальнейшем я очень подозреваю, что наши чудовища могут поменяться ролями, ведь я водитель – не фонтан. Но сейчас, в машине сидючи, готов сообщить, что с машиной, когда она исправна, одно удовольствие.

     Вы от меня требуете описания тутошней природы, а я не знаю, как это сделать. Не столько из-за своего невежества в подобных вещах, сколько по причине совершенно лысой природы. Вот сейчас написал “лысая” и понял, что дал довольно точное определение местной флоре. Что же касается фауны, то из зверей я тут видел мышь, которую тут же убили наши недоросли, суслика (этот оказался настолько проворен, что скрылся в норке раньше, чем даже у кого-то успела родиться мысль его кокнуть. Мой хомяк Кеша – увалень и щенок по сравнению с этим зверем) и лошадь со спутанными ногами. Лошадь я увидел вчера, проезжая по аэродрому под вечер. У неё очень здоровое брюхо, которое придаёт ей очень нездоровый вид. А то, что у неё спутанные ноги, я увидел в тот момент, когда, желая просто подойти к ней, выскочил из кабины, а она, опасливо косясь, занесла свой зад прямо на меня и похромала прочь. Право, странное было зрелище, и жалкий вид был у лошади. И во мне сплелись сразу три чувства: чувство вины за то, что я её, стреноженную, заставил мыкаться; чувство злобы на людей, которые так бесцеремонно ограничивают не ими данное право лошади свободно ходить по земле, и чувство жалости к той же лошади. А вот нас, Анька, ты жалеешь зря. Ну, да! Серый где-то в Могоче, я – в Уч Арале. Но, ты же сама бы не хотела, чтобы твой брат был похож на манную кашу.

     Теперь о приятном. Не знаю, насколько для вас, а для меня точно. Посылки и бандероли можно присылать. Нет, у нас ничего не произошло. Не пришли старослужащие со слезами раскаяния, подарками и обещаниями больше никогда так не поступать к молодым солдатам. Просто, я прилагаю адрес, по которому смогу в целости и сохранности получать то, что мне отправлено, в надежде, что и Маркову Елену Евгеньевну, любезно согласившуюся мне помочь, вы тоже не забудете.

     Теперь о Марковой Лене. Сами видите, что в моей военной судьбе среди непременных шипов иногда проглядывают и розы. Такой розой в Ставрополе явилось семейство Водолазских, а в Уч Арале 18-летняя девчонка, Ленка. Конечно, понимаю, как вы удивлены, что и недели не прошло, как я попал в эту часть, и уже не только познакомился с девчонкой, да ещё за какие-то коврижки она взялась получать мои посылки и в придачу дала свой адрес.

     Но, всё по порядку. Родилась и выросла она в Ленинграде. Потом её родители развелись, и она с мамой уехала на её родину, то есть сюда, в Уч Арал. Теперь о моём с ней знакомстве. Помимо солдатской столовой, с её сытным, но довольно однообразным меню, в нашей части есть ещё лётная столовая, предназначенная, как явствует из названия, для лётного состава, с разнообразной пищей и работой. На эту работу, как-то чистка картошки, мойка посуды, мытьё полов, привлекается, естественно, самая молодая часть нашей части. Следовательно, ваш непутёвый сын и брат попал туда. Ни для кого не секрет, что мужчине с женщиной всегда легче договориться, нежели людям одного пола. А в этой лётной столовой работают одни женщины. И в тот самый день, когда я трудился в поте лица своего, мыл посуду, меня заметили и отметили мою ударную работу. И особенно хвалила меня одна женщина. Она  воочию сумела убедиться  в моих способностях во время обеда. Дело в том, что в лётной столовой посуды не хватает, и во время обеда официанткам приходится побегать, так как всё время требуется чистая посуда. Вот, я и снабжал ею исправно, без завалов. После обеда, утерев пот, разговорились. Я узнал, что зовут её Екатерина Николаевна, и она сказала, что у неё есть дочка, которая работает в этой же столовой, только в другую смену. Я вспомнил, что однажды, когда мы в очередной раз пришли чистить картошку, я видел какую-то миловидную девчонку. А когда её смена подошла, я увидел, что не ошибся. Мать её ещё до того, как это свойственно всем родителям, похвалилась, что её дочь умеет петь и играть на гитаре. Что касается гитары, не знаю, а петь она начала сразу же, приступив к работе. Голос у неё, хоть и не оперный, но пела она правильно, не фальшивя. Песня такая: “ Там высоко, высоко кто-то пролил молоко, и получилась млечная дорога…”. Это из кинофильма “Про Красную Шапочку”. А я, домывая посуду, тоже стал насвистывать в унисон. Пение внезапно стихло, послышались шаги, и, обернувшись, я увидел два удивлённых глаза. Я обворожительно (насколько я умею это делать, можно судить по моей щербатой пасти) улыбнулся, после чего она, не сказав ни слова, смылась. Нечто, вроде чудища из “Аленького цветочка”, вот, что мне вспомнилось, когда я представил себя её глазами. А уж окончательно познакомились мы по моей инициативе. Я поинтересовался, почему её мама так нервничает и курит одну за другой. Что она нервничает, я выдумал для того лишь, чтобы завязать разговор. Она рассмеялась и сказала, что все родители психованные, но в хорошем смысле слова, и что в будущем мы тоже будем такими. После этого разговор пошёл легко, и уже на следующий день, когда меня вновь прислали туда, мы встретились, как друзья. И сами понимаете, по привычке использовать любой шанс, да и просто, чтобы поддерживать отношения, я взял, да и попросил её адрес. На её недоумение, я пояснил, что посылки на часть присылать рискованно. Она неожиданно согласилась, так что в каждой посылке прошу присылать что-нибудь и для неё. А что нужно молодой девушке, вам известно по собствен - ному опыту. Мама и Аня, не опасайтесь за меня, я “делов” не наделаю, будь впереди хоть пять лет, потому, что я знаю, ЧТО не нужно ни мне, ни молодой девушке.